― Нет! ― Голос юного герцога прозвучал звонко и решительно. ― Нет! Я не дам его убить!
Герцогиня Мирабелла сверкнула глазами и сделала шаг к сыну.
― Нам нечего есть, и вам это прекрасно известно! Надор голодает, а вы, герцог, защищаете какую-то раненую птицу, которой все равно не выжить в такую лютую зиму.
― Эта птица прилетела из дубовой рощи Лита! Её нельзя обижать!
― Опять эта ересь!
― Это не ересь! Всем известно, что зверей, живущих там, трогать нельзя, если мы не хотим разгневать…
― Лучше молчите! Ваш отец не раз охотился в этой роще.
― Моего отца больше нет. А я запрещаю трогать всю живность, что обитает в заповедном месте.
― Я что-то не припомню, чтобы в роще обитали вороны, сын мой. ― Голос отца Матео звучал, как всегда, увещевающе. ― Они в Надоре никогда не жили.
Ричард, не отвечая, развернулся и отправился к себе, в северную башню, что уже больше года была его резиденцией.
В узкой комнате с огромным камином, где сиротливо тлели несколько поленьев, он бережно опустил птицу на пол и отступил на шаг, разглядывая пернатую причину раздора.
Ворон, припадая на раненое крыло, сверкнул на него синим глазом и злобно каркнул.
― Будешь ругаться, отдам на похлебку! ― сердито предупредил Ричард и принялся перебирать щепки, валяющиеся возле камина. Найдя подходящую, он достал нитки и подошел к шипящей птице.
― Не исправим крыло ― не будешь летать. И рано или поздно попадешь или в суп, или в пасть волку, ― заметил он. Ворон склонил голову набок и хрипло каркнул, но позволил взять себя в руки.
Ричарду не приходилось раньше накладывать повязки на сломанные крылья, поэтому он делал это достаточно неуклюже. Ворон несколько раз сердито прохрипел что-то, а потом ударил клювом по руке, когда Дик был особенно неловок.
― Тварь неблагодарная! ― Ричард схватился за руку и отпустил птицу. Та, тяжело переваливаясь, отошла в сторону, волоча перевязанное крыло.
Ричард пожал плечами и огляделся. На сундуке, рядом с кроватью, стоял поднос с остывшим травяным чаем и небольшим кусочком пресной лепешки. Он положил лепешку перед птицей и вышел из комнаты.
На кухне у Нэн было тепло и пахло хлебом. Старая нянька достала из печи несколько небольших сероватых караваев и тяжело вздохнула:
― Муки почти не осталось, придется кору добавлять.
Он промолчал. Нянька наверняка уже слышала о его ссоре с матерью и находится на стороне герцогини. Из такой крупной птицы получился бы прекрасный наваристый суп, да и мясо можно было съесть. Вот уже несколько лет в герцогском замке едят то же, что и в крестьянских семьях.
― Эта птица прилетела из дубовой рощи, ― упрямо сказал он. ― Я не дам её в обиду.
Нэн поджала губы, совсем как герцогиня Мирабелла, и вздохнула.
― Задурила вам голову моя сестра, монсеньор.
― Неправда, ― буркнул Дик и повернулся к выходу.
― Возьмите лепешку, специально для вас пекла, ― крикнула ему вдогонку нянька, но он не оглянулся.
В своей комнате он решительно накинул подбитый волчьим мехом плащ, сунул под него пытающуюся клеваться птицу и спустился во двор, к конюшням.
Увидев его злое, решительное лицо, Боб быстро оседлал Баловника и сам кинулся открывать ворота.
Домик Ашлин, старшей сестры Нэн, стоял на опушке дубовой рощи. Хозяйка хлопотала по хозяйству, споро помешивая что-то в блестящем котелке.
― А вы с гостем сегодня, монсеньор, ― весело заметила она.
Птица высунула клюв из-под плаща и каркнула.
― Да вот, все похлебку хотят из него сделать, ― смущенно произнес Ричард. ― А он из рощи Лита прилетел, ну и вообще, жалко!
― Знааатный гость, ― протянула Ашлин и неожиданно сдержанно поклонилась. ― Рада приветствовать вас у себя!
Осознав, что её столь необычное приветствие адресовано ворону, Ричард недоуменно сдвинул брови и посмотрел на зашевелившуюся в руках птицу, явно желающую вырваться на свободу.
Когда ворон неуверенно заковылял по полу, волоча крыло, Ашлин тихо вскрикнула:
― Выпустил, значит, Лит!
― Что значит ― выпустил? ― почему-то шепотом спросил Ричард.
― А то и значит, что не загубил совсем за потомка своего, ― ответила старуха. ― А раз он уже наказал, то значит, вы, монсеньор, не можете его тронуть.
― Да кого ― его? ― вырвалось у Дика.
― Вечером увидите, ― пообещала старуха и широко улыбнулась. ― Каша готова, будете?
Ворон шумно вздохнул, доковылял до очага и, нахохлившись, устроился на куске старой шкуры.
Пока Дик ел и болтал с хозяйкой, солнце медленно село за горизонт, напоследок скользнув по снегу алыми, как кровь, росчерками. Ашлин поежилась, кутаясь в шаль.
― Кровь, ― прошептала она. ― Предупреждает! Ох, не ошибитесь, монсеньор!
― Да что ты все загадками?
― Обернитесь, мой господин!
Ричард повернул голову и замер: у камина на грязном куске шкуры лежал черноволосый человек в черно-синем камзоле. Рука у него была неуклюже перевязана тряпкой.
― Но это же… Это… Убийца!
― Если бы он был подлым убийцей, он не вышел бы из рощи, ― старуха неожиданно оскалилась. ― Зима нынче лютая, звери есть хотят. Значит, что-то не так было, как рассказывают.
― А как? Мой отец хромал, у него не было шансов против него!
― Не знаю, монсеньор. Я только предостеречь могу.
Человек у камина застонал, повернулся и вновь превратился в большую нахохленную птицу.
― Оставьте его мне, монсеньор. Я крыло подлечу и выпущу.
― А как же? ― недоуменно начал Ричард, но старуха махнула рукой.
― Молоды вы, вот и не знаете, не передал вам знания отец, не успел. Все Повелители могут оборачиваться, когда в пору входят, и вы сможете. Только ум звериным становится, вы помнить почти ничего не будете, как в шкуре вепря бегали. Так, отрывки, видения.
― И он тоже? ― почему-то с грустью спросил Ричард. Старуха кивнула и, встав из-за стола, бережно погладила птицу по всклокоченным перьям.
― Вы что-то сегодня решительно настроены, как я погляжу! ― насмешливо бросил герцог Алва оруженосцу, стоящему перед ним. ― Неужели хотите узнать что-то у отродья Леворукого?
― Хочу. ― Ричард сдвинул брови и сжал в кармане кольцо с алым камнем. ― Я хочу узнать, как умер мой отец, эр Рокэ!
― И вы мне поверите, юноша? ― бровь Первого маршала поползла вверх.
― Поверю, если вы мне поклянетесь рощей Лита!