Мало кто любит тяжелый запах лазарета. Но тяжелее любить его тому, кто привык к брызгам швана и крикам флавиотов. Еще тяжелее любить его Отто Бюнцу, ненавидящему выполнять чьи-то дурацкие указания. Единственное что он одобрял — это изредка рекомендовавшееся лекарями красное вино. Но туда добавляли мед, перец и всякую гадость, превращавших стоящее алатское в совершенное негодное пойло.
— Как здоровье, капитан цур зее?
Олаф Кальдмеер уселся на койке.
— А ты как думаешь?
— Думаю что хорошо. Хотя бы можно разобрать, что ты говоришь.
Кальдмеер хмыкнул.
— Да и рожа у тебя не такая опухшая, как вчера. Когда швы снимут?
— Через неделю.
— Здорово она тебя отделала...
Свежеиспеченный капитан цур зее кивнул.
Впрочем, какой он свежеиспеченный? Любой хлеб зачерствеет за четыре дня, пока Олаф тут валяется. Черствый капитан цур зее... Премьер-лейтенант Бюнц не выдержал и заржал.
Черствый Олаф непонимающе уставился на собеседника. Вкупе с обмотанной корпией головой жесткий взгляд серых глаз смотрелся неожиданно паршиво. И неприятно. Шварготвурм! Отто не выдержал и стал разбирать сумку.
— Все-таки здорово, что тебе выделили отдельную палату.
— Угу.
— Адольф просил передать тебе.
— Что это?
— Виноград. И бутылка «Слез блудницы»
Бюнц уже собирался высказаться в защиту бестактности Шнееталя. хотя идея была его.
Но Кальдмеер попытался улыбнуться.
— Это слишком дорого.
— Не нам с тобой считать деньги Шнееталей.
— Передай ему мою благодарность.
Бюнц кивнул, поглядывая на виноград. Ему не терпелось попробовать бордонское лакомство, но даже его шальной язык не желал требовать что-либо с увечного Кальдмеера. И разговаривать с ним не желал. Хотя за проделку с борделем Бюнц извинился в первый же день. Он два дня как проклятый бормотал извинения что перед Олафом, что перед госпожой Репербан. К вящему удовольствию последней, ей была выплачена и солидная сумма. За молчание и разбитую посуду.
— Обязательно.
Бюнц обернулся на дверь и прислушался. Вроде все тихо. Он вытащил флягу и быстро налил касеру в стакан.
— За тебя, капитан?
— За «Ноордкроне»! — Олаф отпил, не переставая косится на дверь.
Бюнц кивнул.
— Обидно...
— Обидно. Но неделя — это недолго.
— А если раньше?
— Команда не должна видеть своего капитана в таком состоянии.
— Ну как знаешь.
В голову не лезли темы для светской беседы. Бюнц отхлебнул еще и не выдержал.
— За что она тебя? За тонто? И только?
Олаф то ли кивнул, то ли покачал головой. Из-за кусков корпии лица почти не видно. Отто предпочел не докапываться до бедняги. Потом расскажет. Получить повышение, получить судно и в первый же вечер загреметь в лазарет. Из-за чего? Да из-за шлюхи.
— А чем?
— Столовым ножом. Я же говорил.
Бюнц присвистнул. Как тогда. Весь Метхенберг слышал о горячих девочках Репербан. Но ожоги оказались, скажем так, чересчур обширны. И болезненны.
Раздался осторожный стук.
— Перевязка?
В комнату вполз тощий длинный парень. Он повел носом и подозрительно нахмурился. Бюнц состроил невозмутимую мину.
— Лейтенант, вы уверены, что хотите остаться?
Бюнц пожал плечами. Медик неопределенно мотнул головой и стал снимать повязку.
Увидев исцарапанное опухшее лицо, с огромной красной полосой поперек левой скулы, Отто вздрогнул и медленным шагом пошел к выходу, клянясь в верности Святому Торнстену, Леворукому и крабьей теще. И обещая этой же веселой троице, что никогда не будет спьяну играть в тонто на проституток. Но на деньги — почему бы и нет?